Поэт и Муза (тов. Сухову)

Жил-был Поэт. Он сочинял разные стихи и относил в издательства, а также читал их друзьям и знакомым. Издательства стихов не брали, а друзья слушали невнимательно и не восторгались. А Поэту хотелось восторгов, и чтобы девушки закатывали, слушая стихи, глазки и потом отдавались ему. Но девушек больше интересовало то, платят ли ему издательства.
А стихи у Поэта были хорошие, например, про Святую Русь:

Лето кружится. Оно уж прошло.
Хлопнуло дверью. Куда-то ушло.
Враг безобразный двинулся в путь.
Русь он святую хочет куснуть.
Речки, цветочки. Дивные росы.
Кустики, бабочки, травки, березы.
Клены, осинки, малинки-калинки.
На луговинке пасутся скотинки.
Благоволение и умиленье.
Барышня ест на веранде варенье.
Темные лики в окладах резных.
Луковки маковок храмов святых.
Старцы в лаптях и в кокошниках бабы.
Враг не пройдет, надругался он дабы,
Хрен ему в рыло – не наша земля!
Мы навострили с утра «Тополя»,
  Враг, убирайся, штаны не забудь –
Чтоб не кусил Русь святую за грудь.

Еще он сочинял стихи ко дням рождения коллег по работе и начальников. Эти стихи тоже были хорошие:

«Клавдия Петровна Иванова,
Будь всегда красива и здорова,
Тебя мы поздравляем с юбилеем,
Очень крепко любим и лилеем.»

Или:

«Дорогой Иван Николаевич,

Под вашим мудрым управленьем
Идет компания вперед,
Вы здесь – с момента становления,
Вас уважает весь народ!»

Правда, некоторые слишком о себе думающие говорили, что стихи у поэта слабые и надо бы ему подучиться, скажем, прочесть про ямбы и силлабо-тонический строй, или Пушкина почитать. На это Поэт резонно отвечал, что алгеброй гармонию поверять – дело пустое, а Пушкину и самому поучиться не мешало бы: строчки «Там некогда гулял и я, но вреден север для меня» такие кособокие, что даже и подумать неприлично. И тогда слишком о себе думающие жали плечами и отходили в сторонку, потому что сказать им было нечего.
Но шли годы и однажды наступил у Поэта творческий кризис. Скажем, начнет он стих:

«Когда умру, жене не говорите,
Что жизнь свою за Родину отдал»

- а кончить никак не может. Он уж и так, и эдак, и словарь рифм откроет, а толку нет. Тогда снова начинает он стих, уже другой:

«Пролья на брюки силикатный клей,
Гляжу с тоской на наше поколенье»-

- и опять кончить не получается. Поэт и перо гусиное раздобыл, и даже втихаря ямб от амфибрахия отличать научился, все равно не помогает. И вот однажды начал он новый стих:

«Зловредный Шашель жил в крахмале кукурузном,
Он праздно проводил дни юности своей» 

- и застопорился намертво. Ни взад, ни вперед. «Повеситься, что ли?», - думает Поэт. «Все другие поэты в дни творческого кризиса вешались. Или стрелялись. Вон, и Есенин, и Маяковский, и этот, как его… Ну, которого Дантес укокошил. Или Мартынов?».
Так и мучался Поэт день за днем, пока не решил: «Все, хватит. Пора устраивать болдинскую осень». Тут же собрался он и уехал в Болдино, потому что там у него жила бабушка Арина Парамоновна.
Вот день проходит, другой – нет, не удается кончить!

«Уж падают листы, алкую и алкаю,
А муза все нейдет. Иссяк во мне родник»…

Тут из-за плеча глянула на строчки бабушка Арина и говорит:
- Эт что ж ты, милок, сразу-то не сказал? Нужна тебе муза – дык в момент сорганизуем!
И дала ему бабушка веб-адрес наговоренный, благо что Ленинградка неподалеку от Болдина проходит.
Вот Поэт по клавиатуре пошлепал, проплатил, сколько за вдохновение положено – и явилась к нему Муза чин-чинарем, губки - бантиком, юбчонка легкомысленная, в одной ручке плеть, видать, чтобы Пегаса охаживать, в другой – сумочка цвета вдохновения. И с порога Муза Поэту призналась в любви и большом желании немедля помочь поэту кончить и через то обрести поэтический плод.
Вот засекли они время, обнажили поэтические натуры и стали высекать вдохновение и романтическую образность путем погружения в глубины словесности. Час проходит, другой на исходе, трафик того и гляди кончится – а толку нет. Устали оба.
Вот муза и говорит: «Ты, любезный, норовишь все чаще да чаще, а надо бы глубже. Да и на меня слишком-то не рассчитывай: хоть я и обязана свое отработать, а за твои способности и усердие не отвечаю. Давай, мил человек, трудись!»
Вот снова Поэт пыхтит, все стило исшоркал, а толку ноль.
«Ну, все», - говорит Муза, - «Время вышло, я свое отработала, меня другие клиенты ждут.»
И так Поэта от этих слов разобрало, что немедля кончил сразу три стиха:

№ 1
Ах, в женщинах такая красота,
Ее не видит только сердцем грубый.
Я их люблю за разные места,
Особенно за ноги, грудь и губы.

№ 2
Уже лопату где-то точит
Могильщик злобный на меня,
Но от того все больше строчек
Крапаю я к исходу дня!

№ 3
На анализ сдав мочу,
Я кричу вослед врачу:
«Мне мочу верните в срок,
Там – мой сахар и белок!»

А Муза почему-то плюнула и немедля свалила, и даже бабушку Арину в сердцах обозвала старой перечницей.
Ну причем тут бабушка, скажите, люди добрые?

Но все ж кое-что полезное от того общения с Музой Поэт приобрел, ибо много позже написал такое стихотворение:

Когда, хоть тресни, рифма не идет,
И алкоголь не греет мозг и пузо,
А скука мне зевотой сводит рот –
Тогда к себе я призываю музу.

Ее я громко кличу в тишине:
«Явись, о Муза, разгоняя тени,
Свой дивный лик для лобызанья мне
Подставь и сядь ко мне ты на колени!
Со мной, о Муза, ты не знай стыда
И распустись, подобно дивной розе,
Дождемся мы прекрасного плода
В стихах, а также, может быть, и в прозе!»
Но муза дерзновенная молчит,
Она горазда прятаться, я знаю,
И ей плевать, что мается пиит.
И снова призывать я начинаю:

«Известно всем, что ты по многу раз
Гомеру, Пушкину и Байрону давала
Отменный поэтический экстаз,
Что много раз руками обнимала
Кого-нибудь, и даже старый член
Союза литераторов России
Не раз в твой попадался сладкий плен.
Ах, сколько на руках тебя носили,
И чем тебе платили за любовь,
Питомице развратного Парнаса?
А может, занята ты, грея кровь
Коня крылатого, безумного Пегаса?
Горяч и крут пернатый жеребец,
Но все ж могла бы выбрать ты мгновенье
И нежной ручкой выправить конец
Хоть этого бессмертного творенья!»