Зимой 42-го

Потекли однообразные тяжелые трудовые дни. В феврале начались метели и снежные бури, появились обмороженные.В начале марта нас неожиданно перебросили в одно из сел немцев Поволжья, расположенное на правом берегу Волги. Прежних жителей села выселили за Урал. Не в пример нашим, немецкое село даже внешним видом удивляло своим порядком. Четкие улицы были застроены кирпичными домами под железной или этернитовой крышей, с остекленными окрашенными верандами. Везде были видны аккуратные единообразные заборы, сады. За селом — скотный двор, электроподстанция. В селе жила только одна молодая женщина из эвакуированных. У нее мы и поселились, так как дом был обогрет.

Все остальные промерзли. Одарка, как звали женщину, сама всего неделю назад была направлена сюда из района. Как она обрадовалась нам! Ей было жутко жить в пустом селе, она надрывалась, спасая овец. Ей обещали прислать еще людей на жительство, да либо забыли, либо эвакуированные уже пристроились в других местах.

Она рассказала: здешние немцы готовились к встрече немецких войск. Они организовали тайные хранилища оружия, склады боеприпасов, саботировали распоряжения советских органов. Готовился заговор ударить советским войскам в спину при приближении фронта и принять парашютный десант гитлеровцев. Когда войска НКВД внезапно заняли село и предложили немедленно всему населению покинуть дома, взяв с собой личные вещи и продукты питания, загремели взрывы. Немцы взорвали электроподстанцию, зажгли скирды сена и соломы, отравили крупный рогатый скот и силос, сожгли Две овчарни.

Остались две овчарни, куда перегнали оставшихся овец. Кормить их было нечем, напоить Одарка не успевала. Раньше вода подавалась из колодцев с помощью насосов, а теперь электроэнергии не было. Женщина целыми днями с помощью журавля ведрами заливала обледенелые поилки. Начался падеж. Овцы съедали шерсть друг с друга, и было больно смотреть на обтянутые оголенной кожей скелеты. Они непрерывно жалобно блеяли, смотреть в их черные глаза было невозможно. А тут еще начался массовый окот.

Конечно же, мы принялись спасать скот. В поле на бригадных токах были навесы, крытые соломой. Пробиться туда автомашинами было невозможно, и все мужчины, взяв веревки, одеяла, пошли и раскрыли эти навесы, а солому отнесли в овчарни.
Падеж не прекращался, обессиленных животных прирезали, чтобы использовать хотя бы для своего питания да снять шкуру. Какое там мясо! Кости с какой-то слизью. У местных жителей в погребах остался картофель, соленья. С квашеной капустой и картофелем шли в пищу легкие и сердце, в борщ — кости с мясом.

Когда мы входили в овчарни, возникало чувство какой- то обреченности. На глазах погибал ни в чем не повинный скот, и ему нечем было помочь. На фронтах гибли люди, разрушались и сжигались целые селения и города, на захваченной врагом территории уничтожалось мирное население. Все, что создавали трудом, недоедая и недосыпая, все, что собиралось и сберегалось по крупицам, — все гибнет, все уничтожается. За что все это, кто виноват? В душе росла ярость и ненависть к тем, кто вверг нашу страну, наш народ в эту гибель.

В село приехали еще две семьи, выбрали себе дома и включились в работу. А нас срочно отозвали в Саратов.