Проба 5 (ханжам и святошам)

Вынужден сделать кое-какие пояснения.
В предыдущих постах («пробы» 1 – 4) я опубликовал кое-какие свои стихи, на которые было много нападок, причем никак не мотивированных: что, дескать, нельзя писать о мухах и прыщах, потому что нельзя. Когда я заметил, что множество достойнейших авторов писали о мухах, началось вообще черт те что, заставившее думать, что автор(ша) – то ли ханжа на предлетальной стадии, то ли белоснежнейшая блондинка. Я знаю, что мои стихи не являют собой вершину поэзии, они - всего лишь результат любительского увлечения, хотя, по мнению профессионалов,  сляпаны вполне добротно. Почему я их тут публикую? Вероятно, по той же причине, по которой пишут здесь все прочие. От скуки. От желания поделиться мыслями. Но у этой подборки есть и еще одна цель: подразнить ханжей, святош, блондинок и иже с ними.
Итак,
 
Словесным поносом страдая,
Моя истомилась душа.
Стихи на бумаге пишАя
(а может быть, лучше – пишА?)
Я рифмы, как бусы на нитку,
Одну за одною нижу.
Скрепил я с накидкой калитку,
Сцепил я «сижу» и «хожу»,
Просты мои рифмы и звонки,
В них критик не сыщет изъян.
«Мне стан твой понравился тонкий,
Мне теплый твой нравится стан».
Опять свои вирши читаю –
Ах, рифма зело хороша.

Словесным поносом страдая,
Моя истомилась душа.

На посещение родительского дома в г. Марксе Саратовской области

Я посетил родимый дом,
тот край, что кажется мне раем.
Вот старый тополь за сараем,
вот – палисадник за углом,
забор, источенный дождями,
в отметинах прошедших лет…
Когда-то детскими руками
На нем чертил я слово… Нет,
Я не скажу, какое слово,
Теперь пиши, иль не пиши –
А словом тем не вызвать снова
Былого трепета души,
Не возродить былых желаний,
как говорил один поэт.

Да, о желаньях: там, за баней,
Стоял когда-то туалет.

Мой друг с щелястыми боками!
Мой брат с покатой головой!
Как много лет прошло над нами,
И над тобой, и надо мной!

Мы оба постареть успели:
Я облысел, а ты – просел.
Каких мы песен не допели,
Застряв в дерьме ненужных дел!

Но вот к тебе иду опять я,
Я запираюсь на крючок,
Ушедшей юности залог –
Твои древесные объятья.

Сквозь щели видится заря,
Последний лист рождает шорох,
Ядреный воздух октября
На паутинных спит узорах.

Оторвалось. Летит. Упало.
А воздух, воздух-то какой!
Поговорили. Легче стало.
Ремень. Крючок. Иду домой.

***

В жару желая остудиться,
На пляже как-то раз лежу
И, видя дамы ягодицы,
К таким я мыслям прихожу:

«Вот, скажем, дамы: как известно,
частями тела там и тут
они играют повсеместно,
мужчин ввергая в грех и блуд.

Кому-то нравятся их лица,
Кому-то – руки, ну а мне
Всего милее ягодицы,
Что снизу крепятся к спине.

Лицо – оно тебя обманет:
Быть может, ей двухсотый год,
Она намажет, подрумянит,
Вотрет, напудрит, подведет –
И вот – лучится и играет,
И оторвать не можно взор.
Так свежим глянцем изумляет
Весной покрашенный забор.

Но разве может пригодиться
Искусство править камуфляж,
Когда несешь ты ягодицы
В жару июльскую на пляж?

Ужели тушь, сурьма, румяна
Для глаз, бровей, ланит, ресниц
Годятся для раскраски стана
Ну а тем паче ягодиц?

Отнюдь! Напрасно дама ищет
Амурных чувств в сердцах мужчин
Когда у ней на ягодицах
Овраги роковых морщин,
А зад и хладен, и бессилен,
И сух, и желт как старый воск,
И по обилию извилин
На головной походит мозг!»

Увы, но в дамах стих мой грешный
Уж не согреет жизни сок,
А из меня струей неспешной
Течет, течет, течет песок.

***
На белом снегу у стены гаража,
Накрытая грязной бумажкой,
Лежала, приметна, крепка и свежа,
Забытая кем-то какашка.
А сверху, крест-накрест устроясь на ней,
Лежала какашка вторая,
Крест – символ прощенья и символ страстей,
Всей формой своей воплощая.
Кто нес этот крест и оставил сей груз,
Кто маялся горько и тяжко?
Кто здесь, обессилев от всяких обуз,
Оставил и крест и бумажку?
Рыдал ли ушедший у стен гаража,
терзался ли мукой душевной?
Кто был он – простак, хитрован иль ханжа,
Москвич или хрен из деревни?
И будет ли крест он в себе возрождать,
Иль только остынет немножко –
И будет ругаться и в бога, и в мать,
И выдаст простую лепешку?
Но что б он не делал и где бы не был –
Будь путь его легок и светел.

Случайно на крест я ногой наступил,
Поскольку сперва не приметил.

***
Сижу один в гостинице пустой.
Осенний день. Свежо, тепло и сухо.
По потолку над самой головой
Гуляет умирающая муха.

Подруга в одиночестве моем!
Ты будешь сражена не непогодой:
Как мало дней дано тебе природой,
Как мало нам побыть дано вдвоем,
Быть может, завтра рухнешь свысока,
На подоконник ляжешь сиротливо
И, умирая, лапками стыдливо
Прикроешь ты сегментики брюшка…

Не надо, милая, о смерти позабудь
И к моему приблизься изголовью:
Займемся платонической любовью,
Лети сюда, пади ко мне на грудь!

Я так коварен  - дьявол во плоти,
Рука моя  из волосатой стали
Уже занесена: лети, лети,
Покуда крылья биться не устали…

И ты летишь, крылами трепеща.
В фасетках глаз играют искры света.
Я обманул: в руке моей газета,
Бумажный заменитель палаша.

Удар – и я в гостинице пустой.
Осенний день. Свежо, тепло и сухо.
Последняя загубленная муха
Чуть слышно хрустнула под босою ногой.

***
Жил да был унитаз: был простым и улыбчивым,
Создавал в меру сил для хозяев уют,
Он журчал – иль молчал, был на ласку отзывчивым,
Кушал то, что дают, выпивал - что нальют.

Кто-то ночью, жестокой бессонницей мучимый,
В час глубоких раздумий его посетил
И корявым гвоздем, оказавшимся к случаю,
На фаянсе такие стихи начертил:

«Я не знаю, как быть, то ли явь, то ли снится мне:
Жизнь нам радости дарит, как деньги – скупец,
Словно серый, опухший, с пустыми глазницами
Вдруг кривую улыбку состроит мертвец…»

И прозрел унитаз: в тех стихах – все предвещено!
В них – и смерть, и жестокие чьи-то глаза…
И возникло на сердце фаянсовом трещина,
А из трещины на пол скатилась слеза.

А наутро сантехник пришел непроспавшийся,
Грубый свой инструмент на полу разложил
И ключом разводным, так неловко сорвавшимся,
Окончательно сердце на части разбил.

Но в фаянсовых брызгах невидимой искрою
Растекалась и тлела седая печаль,
Устремлялась душа на поляны росистые
И все пела о том, что прошедшего жаль.